Румынская повесть 20-х — 30-х годов - Генриэтта Ивонна Сталь
— Стало быть, до Кэлугэрень мы поедем вместе.
— Поедем, отчего же. Вместе-то веселей, нежели в одиночку. У тебя что, дело есть в Кэлугэрень?
— Есть, только подальше.
Торговец хотел было еще что-то спросить. Но тут же замолчал, осмотрелся и не произнес более ни звука.
— Товар в большой горнице рядом, — опять заговорила женщина. — Сын записал на этой бумаге, сколько осталось мехов с брынзой, копченых голов и шкурок. Записал он и цены, после того, как я посоветовалась с батюшкой и с господином Йорданом. Цену я немного скинула, чтобы не тянуть канитель. Не такое у меня теперь настроение, чтобы торговаться. Так что проверь все, пересчитай товар и выложи денежки на стол.
Торговец взглянул на листок бумаги. Еще помолчал, прищурив один глаз. Другим зыркнул в сторону господина Йордана, но тот внимательно изучал хозяйку дома.
— Тебе что, нужны все деньги? Все на стол выложить?
— Именно так. Не то придется потерять еще день и отвезти товар в Пьятру.
— Потеряешь даже два.
— Возможно.
— А по-моему, и все три. А где же ты видала торговца, чтоб прямо взял да выложил все деньги? Мне без обстоятельного разговору нельзя, мне надо увериться, что товар хорош, а цена самая подходящая. И деньги надобно пересчитать — узнать, хватит ли. Торговец должен почувствовать, что он торговец. А ты ровно король — назначаешь твердую цену.
— Как ты сказал?
— Твердую цену.
— Вот это мне и надо, господин Давид. Будь добр, перейди в соседнюю горницу и проверь с господином Йорданом товар. Высчитывай, соображай. Если ты на самом деле тот господин Давид, про которого говаривал мне муж, так я знаю, что ты от него немало прибытку имел. Получай же теперь и от меня. Раз ты купец, то тебе так положено.
— Бывало, терпел я и убыток.
— Выходит, не такой уж ты, батюшка, ловкий торговец.
— Зато в другой раз, случалось, оставался с прибытком. Ну, будь по-твоему. Посмотрим, пораскинем умом. Немного сбавишь, вот мы и договоримся.
Господин Давид долго проверял товар. Затем вышел с господином Йорданом и держал с ним совет. Левой рукой он поглаживал ежистую бороду, правой звякал связкой ключей в глубоком кармане рыжей суконной шинельки.
— Вот что я скажу тебе, господин Йордан, — шепнул он, закрывая правый глаз и подойдя к корчмарю вплотную. — Не будь я евреем, не имей я жены и не будь замужем эта самая горянка, я бы в одну неделю окрутился с нею. Отец Даниил и повенчал бы нас. Товар я беру, а комиссион, про который вы писали мне, я уже выложил вам.
Купец аккуратно пересчитал банкноты и сложил их стопкой на столе, а Витория тут же бережно взяла их и снова пересчитала. Тридцать восемь тысяч леев. Обернув в газетный лист, из которого господин Давид извлек их, она сунула сверток в свою кожаную сумку, затянула и застегнула ремешки и попросила отца Даниила подержать у себя сумку до утра.
Георгицэ внимательно следил за тем, что говорила и делала мать. Все ему нравилось. Но кое-что и удивляло. Хотелось спросить, зачем она отдает попу деньги. «Боится небось, чтобы ночью не налетели грабители», — догадался он и весело рассмеялся.
Гости ушли.
— Так у меня же есть чекан, тот самый, что благословил отец Даниил, — напомнил он.
— А он тебе дан для другого дела, — ответила Витория.
К заходу солнца купец подъехал на своих широких дровнях, запряженных парой каурых лошадок, и нагрузил товар. Последние закатные лучи осветили сосульки на стрехе, затем высокий голубой свод неба. Было тихо, столбы дыма на крышах тянулись прямо вверх.
Хозяйка рано собралась спать. Георгицэ сказал, что идет в село и задержится до первых петухов. На посиделках чесали шерсть, и ему надо было непременно проверить работу девчат. Витория погасила лампу и осталась в темноте, но долго не засыпала.
Проснувшись, она услышала, как в оконных рамах звенит южный ветер. Но к странным его переливам примешивался сердитый и хриплый крик. Она тут же узнала голос Митри.
Соскочив с постели, нашарила обувку. Затем приникла лбом к оконному стеклу. Отойдя от окна, бережно сняла со стены двустволку, оставленную Некифором Липаном. Нащупала курки, взвела их.
Накинув кожушок, она вышла к наружной двери. Еще яснее донесся крик Митри. Видать, к скоту прокрался какой зверь. Все собаки в округе отозвались отчаянным лаем. Она отодвинула запор. Открыв дверь, услышала и голос сына, крики батрака. Протянув ружье к стрехе, она выстрелила. В это же мгновение из-за угла дома выскочили две человеческие тени и, побежав к лесу, растаяли в темноте.
Ближние соседи спешили с громкими криками на помощь. Кое-кто стал выдергивать из заборов колья. А Митря меж тем рассказывал о случившемся диве. Волк перепрыгнул через его тулуп и кинулся в глубину свинарника. А матки с громким чавканьем сами пошли на зверя, норовя ударить рылами, зацепить зубами, покуда Митря не нащупал свою жердину. Была у него кизиловая палка, которую он держал на случай при себе. Когда он ударил зверя, тот гыкнул, словно человек. Ударил второй раз — и все дело. Увидев, что волк валится на бок, оба белых пса вцепились ему в глотку.
— Что ж ты так кричал, раз уложил зверя? — спросила Витория.
— Уж очень забоялся, — со смехом сказал Митря, тыча острым носком опинка в морду зверя.
Женщина задумчиво оглядывала убитого волка, но мысленно видела две тени, грозившие ей бедой. Подняв глаза к звездам, почувствовала под кожушком дыхание теплого ветра. Для нее это были особые — хотя и неясные пока — приметы.
Она перешла в дом, засветила лампу, велела сыну снова зарядить обрез. Теперь ясно было, что ружье Липана надо прихватить с собой. Одному богу известно, откуда оно взялось. Может, из него человека порешили, оттого и укоротили его напильником, на воровской манер. Липан купил его давно у какого-то странника и держал на всякий случай. Стало быть, она сама и должна отвезти ему двустволку.
Спать уже не хотелось. Она надела постолы, положила в дорожные сумки сменную одежду и сапожки. Деревянные седла для пегих лошадок, потники были готовы, сумки со снедью висели на седельных луках. Рядом лежали тулупы и кожухи. Как только пройдут последние снежные тучи и начнется ростепель, тулупы можно будет оставить на каком-нибудь заезжем дворе, чтобы ехать посвободней.
— Сколько же мы дней будем там находиться? — спросил все с тем же удивлением Георгицэ.
— А мы не будем стоять на одном месте, мы будем двигаться, покуда не найдем того, кого ищем. Иного дела у нас нет.
